к вопросу о письменности: кириллица

порыскал, насколько хватило времени, и не нашел, куда приткнуть эту занимательную статью известных наших шрифтовиков о кириллице (вызвавшей в свое время и сейчас ряд дискуссий и горячих обсуждений в профессиональных кругах). речь идет о необходимости реформ в кириллице и отношении к кириллице собственно самих носителей этой письменной традиции. впрочем, вот собственно сама статья:

Пропавшая грамота
19 июня 2006 г.

Текст: Даниэль Лурье, Юрий Сапрыкин

Юрий Гордон — дизайнер-шрифтовик, автор более 20 оригинальных шрифтов, основатель студии Letterhead — написал книгу про буквы. В ней объясняется, как живут буквы русского алфавита, каким законам подчиняются и какое их ждет будущее; из книги также становится понятно, что у букв есть лапы и хвост. Даниэль Лурье и Юрий Сапрыкин отправились в мастерскую Гордона поговорить о радостях и бедах кириллицы. Фотография Павла Самохвалова

Ю.С.: Первое, что я понял из книги, — с кириллицей серьезнейшие проблемы. Есть надежда, что они в отдаленном будущем могут быть решены, но вообще все очень плохо.

— Проблема в том, что изначально конструкция нашего алфавита была несовершенна и с пластической точки зрения не продумана. Трудно сказать, почему в ходе становления латиницы отбирались те формы, которые не только удобны для письма, но и наиболее красивы пластически. Вот почему у них утвердилась L и не утвердилась Г — виселица, которая все время падает. Латиница — продукт чистой эволюции; не было императора, который бы ее ввел, не было святого, который бы ее изобрел. А кириллицу я считаю просто интеллигентским экспериментом. Два замечательных эрудита взяли и придумали алфавит. Для всего, чего не хватало в латинице — что у нас начинается с буквы Ч и дальше, — были придуманы знаки, связанные по форме с семитскими, с греческими или какими-то еще знаками. Часть из них, слава богу, померла — типа юсов, которые ни в одни ворота не лезли, они были совсем уж раскоряченные. А часть — Ш, Щ, Ы — осталась, а это фактически обрезанная, недоработанная, испорченная латиница. Почему наш алфавит такой прямой? Потому что в тот момент, когда он был заведен, в IX веке, все писали уставом греческим — а он прямой. Но греки сами ушли к круглой букве. Греческий алфавит строчной, он интересный и круглый, он преодолел эту палочность. А у нас как пошел забор, так и пошел. Строчные буквы так и остались заборными, стоящими навстречу нам, вместо того чтобы бежать вдоль строки, как это делают обычно строчные. Если бы не Петр, мы бы так и мучились. Мне очень нравится гипотеза о том, что он сам шрифт рисовал, — уж больно решительный петровский гражданский шрифт, больно талантливо сделан. Даже нелепости в нем неординарные.
А дальше пошли два движения: с одной стороны, со времен Петра до «Мира искусства» кириллическим шрифтом занимались второстепенные ремесленники. А второе — при всяком удобном случае кириллице ломали кости. Ввели новые буквы, отказались от части старых, ввели строчные при Петровской реформе — это был переворот в умах. А что сделали большевики? Я абсолютно уверен, что к 30-м годам, если бы не было этих идиотов, в стране наступил бы типографский расцвет. Дело вот в чем. В 1905 году, когда ослабла цензура, моментально начали открываться типографии. А типографиям нужен был шрифт. Но как только пришли большевики, они отсекли свободные типографии. И переплавили шрифты, за что отдельно надо бить по голове. И вместо расцвета у нас наступил ужасный упадок. Причем это было как раз в тот момент, когда появились настоящие шрифтовики, люди, которые стали делать русские буквы на основе собственной традиции, — Нарбут, Чехонин, тот же Фаворский. Они могли бы делать наборные шрифты — а ведь культура шрифта начинается с того, что в наборе все становится интересно и читатель привыкает читать новые буквы. Сейчас мы были бы как Голландия в области шрифтового искусства — такой силы был взрыв художественный, и за Шагалом, Кандинским, Лисицким пошла бы группа графических дизайнеров. Не успели просто.

Д.Л.: Все изменения в кириллической традиции так или иначе насаждаются сверху. Может быть, имеет смысл провести новую реформу, привлечь людей, которые в этом разбираются? Известно же, что русский текст читать тяжелее: утомление глаз у русских наступает раньше, чем у европейцев, которые читают латиницу.

Ю.С.: Отсюда алкоголизм.

— Я могу сказать почему: русские буквы мельче в том же кегле. У латинских строчных букв преимущественно пропущена средняя полка. Представьте себе букву «в» русскую — вот у латинских букв этой полки нету. Только в буквах «e» и «a». И «x» — вот еще пересечение, но оно не дает такой черноты. Все их движения происходят сверху и снизу. За счет этого латинская строчная часть алфавита кажется более крупной. А русским людям приходится читать более мелкие дырочки, и глаз утомляется больше. А насчет реформы сверху — ни в коем случае! Государство должно от этого дела отлезть так далеко, чтобы его вообще видно не было. Как только государство отползло в сторону в начале XX века, тут же начался безумно быстрый рост всего, что связано с буквами. В какой-то степени большевистская реформа назрела: твердый знак, этот редуцированный последний звук, он должен был исчезнуть. Но это не значит, что нужно было переплавлять все твердые знаки — вместе со шрифтами, которые были неугодны власти.

Д.Л.: В какую сторону все сейчас движется? Что станет с кириллицей через несколько лет?

— Я не знаю. Потому что, во-первых, естественна латинская мода, ориентация на латиницу, прежде всего в головах дизайнеров. А с другой стороны, сейчас определяющие буквы в наших шрифтах — К, Л, Д, Я, «ф» строчная — на глазах чуть-чуть меняются, и это влияет на вкус шрифта. Я думаю, что изменения в шрифте (если не найдется опять какое-нибудь дубье) будут мягкие, спокойные, но они через 10–15–20 лет дадут серьезный результат. Мы будем смотреть назад и думать: елки-палки, как же так? Мы помним наш шрифт похожим на плохую латиницу, а сейчас он стал грубоватый, зацепистый — но он стал другим, стал гораздо самостоятельнее. И выразится это прежде всего в том, что нами заинтересуются на Западе. Мы уже почти готовы к этому.

Ю.С.: Помимо шрифтовых дизайнеров существовало огромное количество людей, которые просто писали рукой. А сейчас мы оказываемся в ситуации, когда этих людей больше нет: следующее поколение уже будет плохо понимать, как даже шариковой ручкой пользоваться. Нет ли проблемы в том, что шрифтовой дизайн отрывается от народной жизни?

— Мы идем на 10–15 лет позади Запада, у них это все уже произошло. Буквы стали меньше зависеть от того, как их пишут. Стало быть, форма стала свободнее. Претензии к неким формальным вещам, которые можно сделать только рукой, стали меньше. Это значит, что поле читаемости графемы стало шире. Плохо это или хорошо — а черт поймет, не знаю. Но это, безусловно, интересно. Если не слишком бояться, это просто приведет к развитию человеческого мозга, у него какие-то лишние камерки откроются. Зона восприятия станет шире: это тоже буква А, и это тоже, и такой она может быть — значит, я должен чуть-чуть шире думать.

Ю.С.: Я вспоминаю школьные прописи и понимаю, что советская школьная каллиграфия всегда какой-то круглости требовала. В строчных буквах постоянно нужно было рисовать какие-то кружочки и петельки.

— Школьная каллиграфия наша — это, конечно, безумие. Это было абсолютно ужасно в 60-е годы, когда я учился. Те прописи, которые появились под шариковую ручку, — это тоже не шедевр, но по крайней мере хотя бы в основе это было написано рукой. А в 60-е в основе был эдвардианский скрипт английский, прошедший через людей с лекалами и рейсфедерами. Там были очень странные иногда конструкции, которые действительно сложно было написать. Это было настолько вымученное, лишенное жизни дело! Я не знаю, сколько людей этим довели просто до…

Ю.С.: Алкоголизма?

— …потому что человек должен подчиниться, ощутить, что это выше его понимания, и отчаяться на всю жизнь. Действительно, это генерирует неврозы.

Д.Л.: Я все возвращаюсь к будущему кириллицы. Не исчезнет средняя линия?

— Не исчезнет. Мы все ждем, что сейчас гром грянет, выскочит бог из машины и все нам исправит. Ни фига! Не надо никого! Надо оставить нас в покое, чтоб мы хотя бы 30 лет нормально, спокойно пописали без госконтроля тем скриптом, которым мы пишем, и построили бы 5, 100, 1000 кириллических шрифтов — новых, в более или менее традиционной графике. Нам надо стать немножко голландцами, отстать от своего шрифта, несчастного, многострадального, дать ему наконец возможность пожить самому и самим как садоводам себя вести, а не как лесорубам. Это единственно нормальный путь.

Д.Л.: Что происходит на периферии шрифтовой? В бытовых шрифтах?

— Народная графика отстает от типографской лет на 50. Я иду мимо лотков, смотрю, что руками написано. Это написано так, как написали бы в 40-х годах, после войны, очень похоже. Нам всем, кто делает буквы, кажется, что мы оторваны от народной шрифтовой графики. Ни фига. Мы с ней связаны, но это вот хитрые связи. Мы же чего-то пытаемся избегать, что-то пытаемся внедрять. А это связано с тем, что воспримет читатель.

Д.Л.: А в типографике граффитистов что-нибудь интересное происходит?

— Я знаю, что она резко делится на две части. Одна часть — на сто процентов подражательная Западу, когда люди просто копируют давно найденные формы. Кириллица в этом случае получается еще более странная, чем она есть вообще. А другая — это, что называется, писание на заборах. У нас ведь принято на заборах писать некрасиво. В отличие от тех же голландцев. Мы не любим свою среду обитания, отталкиваемся от нее. И еще хотим свою среду скорее испортить, чем улучшить. А очень немногие люди, которые пытаются написать что-то красивое, используют чисто народную графику. Это когда на земле пишут, на асфальте: «Я тебя люблю!» Девочка-малярша пыталась объясниться в любви Васе-кровельщику, который на крыше сидит. Это никогда не написано так, как пишут граффити, — всегда написано в чисто народной графике. И тут сразу вылезает советская школа. Там такой народный характер прет, столько в этом деле явного рабства и тайных путей обойти это рабство! Наш шрифт, в общем, очень рабский по ощущениям. Скованный, забитый, внутрь себя загнанный, не роскошный, не раскованный, не артистичный, а, наоборот, зажатый. Или же он уходит в скоропись, которая как казацкая лава: шашками порубаем всех. Букву «ж» посмотреть или «д» скорописную: несколько взмахов, которые противника просто должны расчленить на 10 кусочков. Это уже запой в чистом виде.

Ю.С.: Некоторые дизайнеры иногда говорят, что испытывают просто зоологическую ненависть к тем или иным буквам. А у вас есть вещи, которые выбивают из колеи?

— Да, я ненавижу букву П. А строчную вообще терпеть не могу. Вот эту «один палка, два струна» ненавижу. Эта буква делает нас тупыми рабами, просто вбивает в наши мозги тупую рабскую покорность обстоятельствам. Буква «п» строчная — она не должна быть такой, она не должна стоять, как старая собака. Вообще, строчные буквы должны в сторону смотреть, не надо так, в глаза. Это же звери. Буквы — зверушки, они забавные, я это в книжке проталкиваю все время. Строчные произошли от рукописи — значит, живые. Заглавные — от римского капитального шрифта — значит, архитектурные. И им позволено стоять лицом к нам. А у нас, к сожалению, строчных можно насчитать полтора десятка, которые стоят и тупо упираются, вместо того чтобы пойти уже куда им надо.

Д.Л.: А насколько хорошо сделаны вещи, которые строятся только на шрифтах и с которыми мы сталкиваемся ежедневно: указатели дорожные, таблички с названиями улиц?

— Я всех бы поубивал, кто сделал указатели в Москве. Я думаю, что и в других городах не лучше. То, что сделано в московском метро, — хуже вообще не бывает. Дело в том, что во всех уважающих себя мировых метро выдающиеся шрифты. Это такая суперзадача, которую художник может считать делом жизни. Я не понимаю, почему в московском метро нельзя повесить таблички с крупными шрифтами? Я там просто ничего не вижу. Тихий ужас.
Вообще, я считаю, что шрифт — это 25-й кадр, который влияет на сознание. Литературная гарнитура почему уцелела? Целые поколения наши росли на литературной гарнитуре. Она была везде: в трамвае едешь — правила поведения в трамвае напечатаны литературной. Книжечку откроешь дома — а там то же самое. Заявление пишешь — а там то же самое. А это же бездарный немецкий шрифт конца XIX века, «латинский» он назывался и уцелел только по одной причине: он очень убористый и стойкий к порче, на самой плохой бумаге его можно прочитать. И эта штука должна была внутри человека создавать какое-то ощущение покорности судьбе — иначе не будет. Ты всегда будешь читать литературную гарнитуру. На мой взгляд, популярность толстых журналов была связана отчасти с тем, что они были набраны «Балтикой». Это был глоток свободы на уровне чтения знака.

Д.Л.: Как вам кажется, шрифтовым дизайнерам работы хватит надолго?

— Кириллическим — надолго. Латинские уже, бедненькие, бьются-мучаются. Они наделали 40–50 тысяч шрифтов, они только штришок загнут — а им: это уже сделано 10 раз! А у нас раздолье полнейшее. И буквы не устоялись, и правил строгих нету. Но мое глубокое внутреннее убеждение, что шрифт не только средство для передачи смысла, но и очень хорошее средство для передачи эмоций. Этим не так много занимались: считается, что текстовый шрифт должен быть нейтральным. Я абсолютно так не считаю. Он может быть очень «эмоциинесущим». А если так, то разнообразие может быть очень большое — не снижая читаемости. У нас возможности распознавания еще очень большие внутри. Вот этот шрифт будет грустный немножко, а этот чуть веселее. И у человека будет подниматься настроение просто за счет того, как выглядит текст.

***

Юсы — буквы кириллицы и глаголицы, обозначавшие носовые гласные, а впоследствии — просто гласные

Кегль — параметр, обозначающий размер шрифта; величина площадки, на которой размещается буква

Графема — единица письменной речи: буква, иероглиф, пиктограмма и проч.

Гарнитура — определенный рисунок шрифта. Шрифты одной гарнитуры могут отличаться размером (кеглем), начертанием, насыщенностью и проч.

http://www.afisha.ru/article/417/

Добавлено: 05.02.09, 10:40 +0000

интересные комментарии из одного обсуждения, связанного с тематикой этой статьи:

Добавлено: 05.07.10, 05:27 +0000

"О латинизации русского алфавита"

Журнал «Власть» № 2 (855) от 18.01.2010

80 лет назад, 25 января 1930 года, Политбюро запретило проведение любых работ по переводу русского языка на латинский алфавит, хотя одновременно поощряло латинизацию письменности десятков народов СССР. А всего через несколько лет национальные языки так же массово перевели на кириллицу. Обозреватель "Власти" Евгений Жирнов разбирался в причинах алфавитной чехарды.

"Совершенно непонятны и потому бесполезны"

Споры о том, на каком алфавите должна основываться русская письменность, продолжались в Российской империи с тех пор, как Петр I ввел для подданных новый гражданский алфавит. Многие ученые-западники полагали, что царь-реформатор собирался завершить преобразование русской жизни на европейский манер переводом русского языка на латинский алфавит и что задуманное, но не осуществленное первым русским императором надо довести до конца. Славянофилы же, напротив, считали, что достойным продолжением деяний Петра стал бы перевод языков всех проживавших в России народов на кириллицу.
В XIX веке появился даже проект перевода на кириллицу письменности поляков, живших в той части Польши, которая после раздела досталась Российской империи. Николай I дал согласие на создание специального комитета по рассмотрению этого непростого вопроса. Однако лишенные самостоятельности и государственности поляки крайне болезненно реагировали на любое ущемление национального достоинства, а русификация письменности могла стать отличным поводом для возмущения или восстания. Так что в итоге от реформы польского языка отказались.
Совсем иная картина наблюдалась во внутренних губерниях империи. Поводом для перевода туземных, как тогда говорили, языков на русский алфавит оказалась история, происшедшая в 1840-х годах в Казанской губернии. Там довольно значительное количество крещеных татар—кряшен под влиянием соплеменников-мусульман вернулось в ислам. В Санкт-Петербурге сочли, что главной причиной этого вопиющего для тех времен события, отпадения от православия, стало незнание кряшенами русского языка и непонимание того, что происходит во время церковных служб. И в 1847 году последовало высочайшее повеление о переводе на татарский важнейших богослужебных книг.
"Переводы,— вспоминал миссионер Николай Ильминский,— сделаны были на язык книжный магометанский и напечатаны арабскими буквами... По окончании уже этой работы привелось мне в 1856 году на месте осведомляться о пригодности ее для крещеных татар, и я увидел, что наши переводы, особенно Литургия и Часослов, для тех совершенно непонятны и потому бесполезны".
Со временем Ильминский принялся записывать простонародную татарскую речь русскими буквами, так, как воспринимал ее на слух. Но более всего в деле создания нового алфавита миссионеру помогли его ученики по Казанской крещено-татарской школе, нашедшие способ записи звуков татарского языка, отсутствовавших в русском, которые сам Ильминский не воспринимал и записывал неправильно. Так что в результате появилась татарская письменность на основе русского алфавита, получившая вскоре широкое распространение. А затем письменность по наработанной методике получили и некоторые другие народы в российской глубинке и на Кавказе.
Однако далеко не все в России считали миссионеров народными просветителями. Борцы с самодержавием рассматривали созданные ими письменности как средство русификации и порабощения народов. Средство тем более реакционное, что базировалась оно на русском алфавите, который сам нуждался в революционном обновлении. С необходимостью реформы языка в первые годы XX века соглашалось все или почти все русское общество. Как и в прежние времена, начали появляться проекты перехода на латиницу, не находившие, правда, широкой поддержки даже среди российских западников.
Еще меньше склонялись к латинизации русского алфавита академики, возглавившие процесс подготовки реформы, и тем более императорское правительство, которое не раз откладывало введение новой орфографии и так и не успело сделать это до февральской революции 1917 года. Затем обновление языка пыталось провести Временное правительство, но большевистский переворот в октябре 1917 года случился раньше, и проблема реформирования русской письменности досталась в наследство новым руководителям страны, часть которых хотела провести революцию и в языке, переведя его на латиницу.

"На декрет никто даже ухом не повел"

"Потребность или сознание необходимости облегчить нелепый, отягченный всякими историческими пережитками, дореволюционный алфавит,— писал в 1930 году в "Красной газете" бывший нарком просвещения РСФСР Анатолий Луначарский,— возникала у всех мало-мальски культурных людей. В Академии наук шла подготовительная работа. Кадетский министр Мануйлов, опираясь на работу комиссии академика Шахматова, уже подготовил введение нового алфавита именно этого типа, который был на самом деле введен Советским правительством. Советское правительство прекрасно отдавало себе отчет в том, что при всей продуманности этой реформы в ней было, по самой половинчатости своей, что-то, так сказать, "февральское", а не октябрьское. Я, конечно, самым внимательным образом советовался с Владимиром Ильичем Лениным перед тем, как ввести этот алфавит и это правописание. Вот что по этому поводу сказал мне Ленин. Я стараюсь передать его слова возможно точнее:
"Если мы сейчас не введем необходимой реформы — это будет очень плохо, ибо и в этом, как и в введении, например, метрической системы и григорианского календаря, мы должны сейчас же признать отмену разных остатков старины. Если мы наспех начнем осуществлять новый алфавит или наспех введем латинский, который ведь непременно нужно будет приспособить к нашему, то мы можем наделать ошибок и создать лишнее место, на которое будет устремляться критика, говоря о нашем варварстве и т. д. Я не сомневаюсь, что придет время для латинизации русского шрифта, но сейчас наспех действовать будет неосмотрительно. Против академической орфографии, предлагаемой комиссией авторитетных ученых, никто не посмеет сказать ни слова, как никто не посмеет возражать против введения календаря. Поэтому вводите ее (новую орфографию) поскорее. А в будущем можно заняться, собрав для этого авторитетные силы, и разработкой вопросов латинизации".
Такова была инструкция, которая дана была нам вождем. После этого мы немедленно законодательным путем ввели новый алфавит".
Однако оказалось, что прислушиваться к декрету Совнаркома о новой орфографии никто в стране не собирается.
"На декрет,— писал Луначарский,— можно сказать, никто даже ухом не повел, и даже наши собственные газеты издавались по старому алфавиту. Я помню, как после выхода в свет номера "Правды", напечатанной по новой орфографии, один доктор прибежал ко мне и заявил: "Рабочие не хотят читать "Правды" в этом виде, все смеются и возмущаются". Революция, однако, шутить не любит и обладает всегда необходимой железной рукой, которая способна заставить колеблющихся подчиниться решениям, принятым центром. Такой железной рукой оказался Володарский: именно он издал в тогдашнем Петербурге декрет по издательствам печати, именно он собрал большинство отвечающих за типографии людей и с очень спокойным лицом и своим решительным голосом заявил им:
— Появление каких бы то ни было текстов, напечатанных по старой орфографии, будет считаться уступкой контрреволюции, и отсюда будут делаться соответствующие выводы".
Володарского знали. Он был как раз из тех представителей революции, которые шутить не любят, и поэтому, к моему и многих других изумлению, с этого дня — в Петербурге, по крайней мере, — не выходило больше ничего по старой орфографии.
Однако от идеи латинизации большевики и примкнувшие к ним филологи не отказались. Новые власти в центре и на местах стремились привлечь как можно больше сторонников и потому всеми способами демонстрировали готовность предоставить народам России максимум свободы, вплоть до выбора алфавита. Большевики подчеркивали, что стоят всецело за отказ от старых миссионерских алфавитов, русифицировавших и порабощавших народы. Так что во многих местах вскоре начался переход на латиницу. Один из проводников этой политики лингвист Николай Яковлев писал в 1932 году:
"Движение за латинизацию алфавитов в СССР началось сейчас же после Октябрьской революции. Так, в Якутии уже в 1917 году был поставлен вопрос о замене алфавита на основе русского шрифта, употреблявшегося до революции и служившего орудием главным образом миссионерской пропаганды,— латинским алфавитом. Якутский латинизированный алфавит стал реально применяться лишь в 1922 году после окончательного установления советской власти в Якутии... С 1921 г. одновременно начинается разработка латинского алфавита для ингушей, осетин и кабардинцев на Сев. Кавказе и для азербайджанцев в Азербайджанской ССР. У осетин латинский алфавит был выдвинут на смену алфавита на русской основе (несмотря на то что в результате миссионерской пропаганды осетинская письменность на этой основе еще до революции получила относительно-широкое распространение), а в Азербайджане он явился орудием борьбы с религиозной по содержанию мусульманской письменностью на арабском алфавите. В 1923 г. была созвана Первая конференция по просвещению горских народов Сев. Кавказа, которая утвердила согласованный проект латинских алфавитов для вышеуказанных трех народов и карачайцев. С этого года письменность на латинском алфавите начала фактически проводиться в жизнь у части горцев Северо-Кавказского края. Наконец, в 1925 г. алфавит на основе русского шрифта для абхазов, разработанный несомненно в связи с миссионерско-колонизаторской деятельностью царского правительства на Кавказе, был заменен по инициативе самих абхазов в основном латинской так называемой яфетидологической транскрипцией ("аналитический алфавит"), разработанной ак. Н. Я. Марром".

"Дело латинизации шло быстрым шагом"

Большевики всемерно способствовали латинизации, издавая постановления о национальных языках и обязательности их использования в делопроизводстве на местах и выделяя деньги на создание алфавитов, словарей, учебников и подготовку учителей. Формально это форсированное внедрение новых алфавитов объяснялось желанием центральных властей как можно быстрее раскрепостить бывшие угнетенные народы. Но на деле главный упор делался на народы, где было сильно влияние ислама, а главной целью оставался отрыв масс трудящихся от религиозного образования, неотделимого от арабской письменности, и, соответственно, выведение их из-под влияния религиозных авторитетов.
В переписке между советскими руководителями на местах и Москвой главная цель латинизации указывалась без всякой маскировки. Так, Ингушский окружной исполком, запрашивая дополнительное финансирование на обучение по новому алфавиту, в 1924 году писал в Наркомпрос:
"Школьный вопрос принял уже политический характер, от того, как он разрешится, зависит судьба арабской школы, являющейся наиболее реакционным фактором ингушской общественности".
Во многих местах, особенно в Средней Азии, латинизация встречала скрытое, но упорное сопротивление, и большевики представляли дело так, будто инициатива идет исключительно от местного руководства и местной интеллигенции, а центральные власти только поддерживают их стремление к новой письменности. В 1926 году, например, по инициативе Азербайджана собрали Первый тюркологический съезд в Баку, на котором представители тюркских и кавказских народов должны были договориться о единой политике в латинизации. Все предстоящие решения уже был записаны в директиве ЦК ВКП(б). А год спустя, опять же по решению представителей народов, принятому предварительно на Старой площади, создали Всесоюзный центральный комитет нового тюркского алфавита (ВЦК НТА), из названия которого в 1931 году исчезло слово "тюркского" (ВЦК НА).
Луначарский в 1930 году откровенничал:
"Наркомпрос РСФСР, встретившись с проблемой латинизации письменности всех этих народов, шел вперед с чрезвычайной осмотрительностью. Он прекрасно понимал, как легко могут быть использованы против Советской власти эти новшества, которым старались придать характер желания отторгнуть массы от их собственной культуры и от их веры".
Ситуация значительно изменилась в 1928 году, когда на латинизированный алфавит перешла дружественная СССР Турция.
"Значительным облегчением в этом деле было присоединение к этой реформе турецкого правительства,— констатировал Луначарский,— которое с большой энергией начало проводить у себя параллельную латинизацию. Это сразу отбило возможность играть политическую игру на фоне якобы верности старой культуре, чисто мусульманской и турецкой, и объяснять латинизацию шрифтов "гонением" на эту старую культуру со стороны большевиков. Но и помимо помощи, которая была оказана таким образом нам турецким правительством, дело латинизации шло быстрым шагом".
В том же 1928 году ОГПУ, докладывая в ЦК ВКП(б) о политической ситуации в Узбекистане, упоминало и о новом алфавите, говоря о том, что многие бывшие противники латинизации из числа националистов теперь входят в органы по ее проведению, чтобы саботировать ее продвижение. А также для того, чтобы просто заработать на ней. В докладе приводились слова одного из участников процесса внедрения новой письменности Ильбека:
"Я антилатинист. Латынь не решает вопросов правописания. Я работал 6 месяцев в ЦК латинизации, но не работал и 6 дней. Кто же дурак? Те ли, кто давал мне за это деньги, или я? Мы постановили и разошлись, и этим кончилось дело! Я в выигрыше, заработал 5 тысяч".
Понятно, что подобным образом — деньги в обмен на голосование — покупалось согласие местной интеллигенции на латинизацию и отрыв от ислама. Но вскоре и в Москве стали замечать, что затраты слишком велики по сравнению с достигнутыми результатами. А тут латинизаторы вновь замахнулись на русский язык.

"Извращения делаются даже в передаче собственных имен"

Самым интересным в статьях Анатолия Луначарского в "Красной газете" в 1930 году было сообщение о том, что в Наркомпросе ведется работа по переходу русской письменности на латиницу:
"В настоящее время в Главнауке работает большая комиссия, занимающаяся вопросом предварительного упрощения и упорядочения орфографии, уточнения пунктуации".
Луначарский писал, что процесс будет долгим и дорогостоящим:
"Нельзя не сказать несколько слов о хозяйственных условиях введения латинского шрифта. Пока комиссия Наркомпроса не разработала этой довольно сложной проблемы, но любопытна уже наметка такой разработки. Действительно, введение нового шрифта предполагает переоборудование полиграфической промышленности. Уже это предполагает значительный расход. К нему нужно прибавить расходы на переобучение населения грамоте, включая подготовку соответственных кадров. Затем необходимо будет сейчас же переиздание на латинском шрифте книг, в особенности наиболее жизненно-необходимых".
ЦК незамедлительно потребовал у Главнауки объяснений. Ведь в условиях начавшегося мирового экономического кризиса идею о переиздании всей русской литературы новым шрифтом иначе как безумной не назовешь. А когда Главнаука заявила, что намерена разрабатывать вопрос и впредь, Политбюро приняло следующее решение: "Предложить Главнауке прекратить разработку вопроса о латинизации русского алфавита". В 1931 году запрет повторили с категорическим указанием не тратить попусту силы и средства.
Латинизация языков народов СССР после этого продолжалась, но в руководстве страны смотрели на новые алфавиты с все нарастающим раздражением. На пленуме научного совета ВЦК НА в 1933 году произошел жесткий разговор между его учеными участниками и партийными руководителями. Заместитель заведующего отделом агитации и пропаганды ЦК ВКП(б) Семен Диманштейн, входивший в число руководителей ВЦК НА, спрашивал: как могло получиться, что большая часть напечатанных новым алфавитом словарей и книг немедленно отправляется в макулатуру из-за своей откровенно халтурной подготовки? Почему пишущие машинки с новым алфавитом существуют лишь в опытных экземплярах и их производство после стольких лет латинизации только собираются осваивать? Почему не создана стенография на новых языках и совещания и пленумы невозможно протоколировать? Почему, наконец, никто не задумался о том, что вся телеграфная сеть в стране построена на использовании кириллицы и отправить телеграмму ни на одном новом языке невозможно?
Говорилось и о множестве других проблем. Об использовании русских и тюркских слов для обогащения языков с бедным словарем. О создании письменности для малочисленных народов. О непригодности многих образцов новой письменности для изучения. Так, сложный "абхазский аналитический алфавит" академика Марра, состоявший из 70 с лишним символов, пришлось заменить на более простой латинизированный (затем алфавит абхазам сменили еще дважды — в конце 1930-х на грузинский и в 1954 году на русский). Но главное, почему так плохо переводятся произведения классиков марксизма Ленина и Сталина? Нет ли в этом вредительства?
Практически то же самое говорилось в докладе Агитпропа ЦК Сталину и Кагановичу:
"В практике работы Комитета нового алфавита имелись и имеются еще существенные недочеты. Здесь прежде всего надо отметить увлечение внешней количественной стороной дела и самотек. Так, был создан алфавит для алеутов, которых во всем СССР насчитывается не свыше 400 чел. Подобные увлечения имели место особенно в Дагестане, где чуть ли не каждой из тридцати с лишком национальностей (не исключая самых малочисленных, имеющих не более нескольких сот человек) пытаются создать свой алфавит и даже учебники для начальной школы.
Необходимо также отметить большой недостаток в самой системе новых алфавитов, состоящий в том, что общее число букв по всем азбукам равно 129. До сих пор не проведена до конца унификация в обозначении одних и тех же звуков в различных языках.
Многочисленность знаков в отдельных алфавитах (например, абхазский алфавит имеет 51, алфавиты народов Дагестана и Сев. Кавказа — свыше 40 букв) должна быть максимально сокращена; недостаточная стандартность начертания букв нового алфавита в разных языках должна быть устранена.
Дело не исчерпывается составлением новых алфавитов. Многочисленные факты извращений в переводах классиков марксизма-ленинизма в значительной мере объясняются тем самотеком, который имеет место в разработке терминологии и словарей на нац. языках. Несколько примеров покажут это наглядно.
В переводе речи т. Сталина "Об итогах пятилетки" на чувашском языке выражение "чрезвычайно усилили мощь СССР" передано как "безобразно сильно увеличили мощь СССР". Термин "максимальное усиление" передан как "усиление по мере надобности".
В переводах "Вопросов ленинизма" т. Сталина на бурят-монгольский язык термин "общество" передается как "кружок", "организация"; термин "рабочий" и "трудящийся" отождествляется, слово "иллюзия" переводится трояко: 1) "блуждание и затуманивание", 2) "пустые слова", 3) "недопустимые, обманные дела". В переводах на таджикский язык термин "государственный переворот" передан как "государственные изменения". По-тюркски "реконструкция" переводилась как "реформа". В Марийском словаре (изъятом ныне) "революция" была переведена как "беспорядочное движение".
Или еще: слово "ударничество" переведено по-ингушски как "газават" (священная война), "генеральная линия" переводилось по-таджикски как "царская дорога" (шахрат), а по-бурят-монгольски как "генеральная линейка".
Извращения делаются даже в передаче собственных имен. Так, в Чувашии "Борис" передают как "Норис", "Гегель" как "Кегель". На одном из тюркско-татарских языков "Степанов-Скворцов" передали как "Истипин-Искириц", "Сталин" передается то как "Исталин", то как "Усталин" или "Эйсталин". "Варшава" передается как "Барбача". Русская история М. Н. Покровского вышла на казахском языке как история М. Н. Богоровского. Эти искажения в именах связаны с тем, что переводчики пытаются приспособиться к особенностям языков, не учитывая, что языки развиваются и произношение новых для данного языка звукосочетаний стало фактом ("Сталин", "трактор" и др.). Подобные примеры можно умножить".
Несмотря на последовавшие грозные указания ситуация ничуть не изменилась. В ЦК продолжали поступать доклады, что в идеологически важных произведениях при переводе или вносятся искажения, или выбрасываются непонятные переводчику куски текста. В 1935 году, например, при проверке книг, выпущенных в Казахстане, в "Беседах о ленинизме" обнаружилось:
"Установлены следующие искажения текста, приводящие к политическим извращениям: на стр. 254 русского текста: "Практика показала, насколько неправильно и недопустимо выделять и осуществлять отдельные мероприятия, оторванные от всей системы", переведено: "Практика показала и невозможность, и ошибочность осуществления в жизнь хотя бы одного из условий тов. Сталина, не говоря уже о других" (стр. 227 казахского текста)".
Уже в 1936 году некоторые областные партийные и советские органы стали просить разрешения на переход на русский алфавит. В одних случаях это диктовалось практическими соображениями: сложный шрифт создавал проблемы не только при изучении, но и в полиграфии. Отливали буквы для таких шрифтов лишь в двух словолитнях — в Москве и Ленинграде, где посланцы из республик и автономий выстраивались в огромные очереди. Так что порой газеты и книги попросту не могли напечатать. В других случаях ученые продолжали совершенствовать алфавиты на ходу, не обращая внимания на вызываемые этим трудности. В Узбекистане, например, лингвисты выбросили из алфавита две буквы. Некоторые же регионы просто поспешили последовать примеру других и попросили о смене алфавита.
А затем процесс стал массовым и плановым. Одновременно повсюду ликвидировались национальные районы и национальные сельсоветы в местах проживания, школы с преподаванием на национальных языках и национальные педагогические техникумы и вводилось обучение на русском языке. А когда в 1940 году к СССР присоединили Бессарабию и образовали Молдавскую ССР, латинский шрифт на новых территориях без лишнего промедления заменили кириллицей.
При этом речь о русификаторстве и имперском закабалении народов даже не заходила. Ведь все шло обычным, естественным путем. Если присмотреться, можно заметить, что какой бы строй ни начинали строить в России — просвещенную монархию, социалистическую республику или демократическую федерацию,— в результате все равно получается империя.

http://kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=1301421&ThemesID=1215

Обсуждаемое