Все это время мы говорили о монгольских родах, проживавших в Забайкалье по рекам Селенга, Чикой и Хилок. Буддизм успел получить определенную степень институализации у селенгинцев раньше и это обусловило их лидерство в религиозных делах. Это лидерство закреплялось и российскими властями на всех уровнях. Даже тогда, когда царила неразбериха об административном центре буддизма, дискуссия не выходила за рамки селенгинского пояса. Между тем, в те же годы буддизм получает мощное развитие к востоку от селенгинских степей, что было тесно связано с деятельностью части тех самых 150 лам. Обратимся к хоринским историческим хроникам. Из них мы знаем уже, что те 150 лам были распределены (точнее приписаны) не только по селенгинским, но и по хоринским родам. Не важно прибыли ли они единовременно, или в течение определенного времени, их распределяли по разным приходам. Неизвестно, в чьих руках было это распределение: то ли сами главы родов решали эти вопросы, то ли российская администрация занималась этим. Инструкция пограничным дозорщикам отдает право этого распределения, а также подготовки новых священослужителей в руки Агван-Пунцока и храма в Эргэ-Бургэ в цонгольских кочевьях. По данным, собранным Лангом в 1741 году, на основании которых был издан указ Елизаветы Петровны 1741 года, к тому времени в Забайкалье насчитывалось 11 "капищ" и, по Герасимовой, все они находились в селенгинских степях. Она даже использует фразу "11 селенгинских капищ", ссылаясь на хронику Ломбоцыренова (я там такой фразы не нахожу, равно как вообще упоминаний о 11 храмах). Представляется, что в число тех 11 могли входить и хоринские кошмовые храмы, но не факт пока, нужно проверить список Поппе, на который ссылается Герасимова и которого у меня в доступе нет. Ниже, в своей книге "Ламаизм..." Герасимова со ссылкой на свидетельства Гмелина говорит о том, что 1735 году у хоринского тайши Иринцея Шодоева уже была молельная юрта с двумя серебрянными бурханами, "приобретенными... у китайцев" уже знакомым нам Еремеем Фирсовым. На этом основании Герасимова говорит о "темном" периоде в истории хоринских дацанов, когда молельные юрты не учитывались и не фиксировались в бурятских хрониках и русских документах". Так или инчае, но, по-видимому, все бурятское духовенство официально входило в штат Цонгольского дацана вплоть до 1773 года (до особого указа от 13 марта, о котором см. ниже). Согласно хронике Тобоева первый деревянный храм возникает у хоринцев в 50-х годах в Тугнуйской степи, так называемый Тугну-Галтайский дацан. Он правда был в глазах властей незаконным и получил легитимность только в 1773 году. В 1752 году, когда Заяев уже построил Цонгольский храм и пытался централизовать общину под своим управлением, в хоринские степи был назначен главный лама. Им был тибетец Лубсан-Ширап (один из тех 50 тибетских лам), который носил котировавшееся тогда звание дархан-нансо. По сути это был первый дид-хамбо (так буряты произносят тибетское слово "дэд", которое имеет значение "вице-"), хотя официально этого звания для своего главного ламы хори-буряты добились позднее, в 1818 году. Хоринские хроники, впрочем, противоречат друг другу в идентификации первого главного ламы: Дарбаев говорит о некоем Жимба-Ринчене, Юмсунов о Лубсан-Ширапе, а Тобоев вообще начинает с 1775 года (возможно, описка?) с имени Лубсан-Намжил, отводя человеку по имени Лубсан-Шираб только третье место и относя его назначение к 1783 году. Откуда Герасимова взяла дату 1752 год со ссылкой на одну из хоринских хроник я пока понять не могу. Позже надо все перепроверить. А пока остановимся на презумции правоты Герасимовой, как очень добросовестного исследователя.

Назначение главного ламы над хоринскими дацанами (по Герасимовой, 22) было административной необходимостью, и он был утвержден распоряжением Канцелярии по пограничным делам. Будучи необходимостью, назначение главного ламы было также признаком стремления хоринских приходов к независимости от селенгинских центров. Действительно, совершенно независимые от селенгинцев в административном отношении и многочисленные хоринские роды полагали странным подчиняться кому-то в делах религиозных и стремились к административному единообразию. Но для российских властей дела светские и религиозные были сферами применения разных политических концепций. Если в административном отношении российская администрация считала нужным консервировать родо-племенное разделение, как более удобное и отвечающее социальному развитию бурят того времени, то религиозная фрагментация представлялась им не столь уместной. Чисто политически религия была в глазах имперских властей явлением опасным, и власти стремились централизовать и лимитировать ее, дабы иметь эффективные рычаги для контроля. Такая система применялась в отношении ко всем нехристианским и неправославным конфессиям империи, будь то мусульмане, иудеи, униаты, католики или лютеране. Стройная внутренняя иерархия замыкалась, как правило, на одном чиновнике от духовенства и далее восходило к Департаменту духовных исповеданий Министерства внутренних дел. Даже в отношениях с православной церковью власть стремилась к максимальной унификации и централизации, движимая стремлением к тому же контролю.

Со ссылкой на Метариалы комиссии Куломзина Герасимова пишет о том, что в разгар хилгантуйско-хулуннурского противостояния хоринцы также стремились к максимальной независимости, добившись больших полномочий для своего главного ламы (которого им разрешили именовать дид-хамбой - прецедент, получивший развитие) в 1881 году при Тойндол Суванове. В этом стремлении видную роль, вероятно, играли хоринские тайши. Но вмешательство Сибирского генерал-губернатора пресекло все попытки сепаратизма и буддийская церковь сохранила централизацию и иерархию во главе с Хамбо-ламой, даже несмотря на перемещение его резиденции в Хулун-нур. Пусть и через недоразумения и небрежность, но российские власти сохраняли преемственность политики в основных ее принципах.

В дальнейшем весь XVIII век знаменуется бурным развитием монастырского буддизма в хоринских кочевьях с почти одновременным возникновением множества стационарных дацанов. Любопытно, что это развитие, будучи естественным по своей природе, подстегивалось и российской администрацией. Многие, наверное, недоумевали относительно указа от 13 марта 1773 года, изданный Иркутской губернской канцелярией и предписывавшей хоринскому тайше Дамба-Дугару Иринцееву "построить в каждом роде по одному кошмовому храму со штатными ламами" (см. Юмсунова, он даже дает исходящий номер 626, такова дотошность бурятских хроникеров). Странный указ, не правда ли. Российские християнские власти предписывают бурятам строить у себя буддийские храмы (языческие капища, по их терминологии)! Представляю, какой была реакция православного духовенства. Нужно оставлять, конечно, место для сомнений в формулировке, данной Юмсуновым, ибо на них бурятская дотошность не всегда распространялась. Но суть вряд ли была сильно искажена. При ближайшем рассмотрении, однако, этот указ вполне логично вписывается в общий дух правления Екатерины. В одном из предыдущих очерков я говорил уже о том, что, следуя идеям немецких камералистов, в частности Зонненфельса, императрица считала, что любая религия, имеющая в своей основе мораль, не только достойна относительной свободы исповедания, но должна эффективно использоваться в государственных интересах. Особенно ярко это проявилось в случае с казахами, которые во второй половине XVIII века еще очень мало были вовлечены в мусульманство и руководствовались нормами адата, что очень важно, когда речь идет об исламе, религии шариата. И что делает Екатерина? Об этом в следующем очерке, поскольку эта ситуация очень напоминает хоринскую.